Из книги «Грант для художников». С исландского. Перевод О.Маркеловой

Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2023

Оулав Гюннарссон (Ólafur Gunnarsson, род. в 1948 году в Рейкьявике) — крупный современный исландский прозаик, автор многочисленных романов. Его роман «Церковь троллей» (1992) был удостоен  Исландской литературной премии и Дублинской литературной премии (IMPAC Dublin Literature Award).

Редакция признательна писателю за предоставленное право опубликовать главу из книги «Грант для художников» на страницах «ДН». 

Книга «Грант для художников» (2018), жанровую принадлежность которой автор определяет как роман-мемуары, описывает социум исландских художников и писателей в 1960—1970-е годы. Однако круг общения автора в те десятилетия ограничивался не только соотечественниками…

Весной 1978 года Дэвид МакДуфф1[1]  прислал мне телеграмму: он просил встретить его в Кеплавикском аэропорту. Я в ту пору закончил работу над первым вариантом моего первого романа «Миллион процентов человек» и по какому-то непонятному порыву послал Дэвиду начальную главу. А он прислал мне её назад — уже на английском! Я вскрыл конверт в кафе «Мокка» и благоговейно прочитал перевод. Прежде мне не доводилось видеть ни буковки из собственных произведений на других языках, кроме исландского. Вскоре мне пришло ещё одно письмо от Дэвида.  Он послал ту главу солидному американскому издательству, нью-йоркскому Grove Press, и там все пришли в восторг. Я решил, что вот-вот удостоюсь всемирной известности.

Дэвид родился в Эдинбурге в 1944 году, вырос там же. В двенадцать лет он попросил в подарок ко дню рождения книжку по исландской грамматике.

Вот таким оригиналом он был.

Больше всего Дэвид МакДуфф напоминал человека-фламинго. На званых вечерах он имел такой же вид, как эта величавая, но причудливая голенастая птица, когда она вышагивает по мелководью или тростникам и копошится длинным носом в тёплом иле. А Дэвид копошится в русской литературе ХIХ века и на званых вечерах разговаривает с окружающими его культурными птицами разом на десяти-пятнадцати языках.

Я посвятил в ситуацию Эйоульва Халльдоурссона — Эйоульва-банкира, который взял на себя роль нового Эрленда из дома Уны[2] . Он раздобыл денег, чтоб Дэвид мог приехать в Исландию для работы над переводом. Я уступил ему мой кабинет на чердаке дома на улице Фраккастиг[3], а сам стал работать на кухне на нижнем этаже. Сейчас над одной и той же книгой в одном и том же доме трудились на двух языках.

Дэвид привёз из дьюти-фри гору сластей и бутылку виски «Грантс».

Мы ознаменовали возобновление нашего общения, распив эту бутылку.  За окном внезапно настало утро, между улицей Фраккастиг и горой Эсья — спокойное море, на столе появилась очередная ополовиненная бутылка бреннивина[4], а Дэвид начал звонить по всему миру. Когда выпьет, он чрезвычайно расположен к телефонным звонкам среди ночи. Сквозь хмельной туман он заявил мне: «Иосиф хочет приехать».

— Скажи Иосифу: пусть приезжает, — ответил я.

— А деньги у нас есть? — осведомился МакДуфф.

— Конечно, — ответил я. — В мире, дружище, денег предостаточно, проблема только в том, как их добыть, — процитировал я своего дядю, крупного бизнесмена Аусбьёртна Оулавссона.

— Значит, мне сказать ему, чтоб приезжал?

— Да, отлично, — ответил я.

Проспавшись, я выяснил, что, оказывается, пригласил в Исландию русского по имени Иосиф Бродский. Я раньше не слышал такого имени и сказал Дэвиду, что это, наверно, какая-то ошибка. Тогда он ужасно расстроился и сказал: Well, if you don‘t want to invite him, don‘t[5], — а поскольку мне всегда тяжело видеть, как другие грустят, я позвонил Эйоульву-банкиру, посвятил его в суть дела и попросил денег на самолёт, — и не прошло и десяти минут, как Иосиф Бродский уже получил билет на руки в авиакомпании «Флюглейдир» в Нью-Йорке и, как я потом узнал, принялся раздумывать, не использовать ли этот билет для поездки на Багамы. Он думал, что «Оулав Гюннарссон» — это название университета, приглашающего его в Исландию. Ведь в Америке очень богатые университеты нередко присылают поэтам авиабилеты, в надежде, что кто-нибудь вдруг надумает заглянуть к ним и почитать свои стихи.

Дэвид рассказал мне о Бродском. Уже с юности тот прослыл самым многообещающим русским поэтом двадцатого века, но когда стихи появились в печати, его сослали в Сибирь[6]. На процессе судья спросил Иосифа, есть ли у него диплом поэта. Бродский ответил: «Диплома нет, потому что поэзия — это от Бога».

Из Сибири он освободился при поддержке поэта У.Х.Одена. Оттуда его путь лежал в Америку — и там Бродский явно не бедствовал. Перед приездом в Исландию он получил от какого-то фонда двести тысяч долларов на покупку жилища и сейчас пытался решить, не приобрести ли ему домик в горах Исландии или Ирландии.

Итак, в пятницу в июне 1978 года Иосиф Бродский прибыл в Исландию. В то утро я проснулся рано, заварил кофе, как подобает молодому писателю, и сидел вычитывал текст, который должен был принести мне мировую славу, — и вдруг всемирно известный поэт встал на пороге моей кухни с чемоданом в руках, а за спиной у него стоял Дэвид. Иосиф радостно улыбнулся мне и сказал: I can see that there is some literature going on[7].

Дэвид:

— Да, ты, наверно, помнишь, я тебе говорил, что он писатель.

— Ну, значит, это не университет, — обрадовался Бродский. — И не кампус.

— Нет, это всего лишь он, — сказал Дэвид.

Иосиф Бродский был довольно низкого роста, с жидкими волосами, по-исландски его, наверно, уместно было назвать упитанным: у него образовалось брюшко от гамбургеров. Исландия ему не очень понравилась.

Когда самолёт приземлился, он подумал, что попал на Луну; когда его везли по проспекту Кринглюмирарбрёйт, ему показалось, что он в советской Риге; а во время поездки по Лёйгавег[8]  он готов был поклясться, что угодил в Нью-Йорк.

Иосиф Бродский лёг спать светлым днём, и когда он проснулся, тоже был светлый день, и его ждал обильный завтрак. Была пятница в июне — а в доме по адресу Фраккастиг 6А такие дни обычно бывали чудесными, потому что из окна гостиной было видно, как по улице непрерывным бурным потоком идёт толпа, спешащая в винный магазин. В волнах этого потока покачивалось много светлых голов — а вот, кажется, и Сигюрд Эрлюгссон[9], покачиваясь, проплыл мимо. По пятницам я часто развлекался так: сидел за столом в гостиной у открытого окна и вылавливал человека-другого из этого потока.

Я пошёл на чердак, чтобы разбудить Бродского: ведь мне не терпелось устроить пир на весь мир. Я сильно влез в долги, чтобы привезти его в Исландию. Я постучался и слегка приоткрыл дверь, — и тут Иосиф проснулся, вскочил и стал шарить в воздухе перед собой руками. На нём были очки для сна: из ткани с подкладкой. Их он купил специально для поездки на север, для белой Ивановой ночи. Он долго возился, пытаясь снять эти очки.

Наконец он спустил их и вспомнил, что он в Исландии. Я сказал ему, что сейчас мы пойдём есть и пить.

— Отлично! — сказал Бродский и извлёк из своего чемодана бутылку водки и бутылку виски.

А потом он меня удивил:

— В Исландии кэгэбэшников много?

— Кого? — не понял я.

— КГБ, — сказал Бродский. — Их тут много?

— Нет, не думаю, хотя не уверен. Я их плохо отличаю.

— Тогда это буду делать я, — сказал Иосиф.

Мы направились за стол, и я сел так, чтоб видеть конец улицы. Время было — пять часов, и в винный магазин уже хлынула толпа. Я заметил в ней одного моего друга — большого любителя выпить. Он брёл вниз по улице в тёмных очках и в шляпе.  Щёки у него были пунцовыми.

Мы где-то раздобыли ящик пива и едва начали разливать по стаканам, как в дверь позвонили.

Это был тот друг, которого я увидел в окно. В руках у него была бутылка портвейна, из которой он уже успел сделать два-три мощных глотка и ожить.  Я пригласил его в гостиную.

— Кто это? — спросил он, указывая на Бродского.

— Очень знаменитый русский, — ответил я. — Великий поэт.

— А-а, знаменитый, — сказал мой друг по-английски, садясь за стол. — Вот я тоже однажды чуть не стал знаменитым. В Риме.

— Oh yeah! — ответил Иосиф Бродский, и это «йе» прозвучало удивлённо.

— Дело было вот как. — Мой друг поправил тёмные очки на носу. — Я был в Риме в ночном клубе, и вдруг к моему столику подходит человек, представляется и говорит: You look like a moviestar. I an a film director and I am going to make you a star[10].

— А дальше? — спросил Бродский.

— А дальше ничего, — ответил мой друг, немного помолчав. — Я его больше не видел. Так что мувистаром я не стал.

— This was a sad story2[11], — произнёс Бродский и осмотрелся, чтобы удостовериться, все ли с этим согласны. Он взял кусок сушёной рыбы и стал задумчиво разглядывать его. — О, я знаю, что это, — с этими словами он положил кусочек обратно  на блюдо. — По вкусу как старая подошва.

Пока Бродский спал в своих очках для сна, Дэвид читал мой рассказ «Пинагор»[12], о котором Оулав Йоунссон так тепло отозвался, а Флоуки[13]  проиллюстрировал, — и сейчас он пересказывал его по-русски. Бродский угощался селёдкой, тонкими лепёшками и заварным ржаным хлебом, а потом съел большой шмат бараньего паштета и всякого рода колбасу и сосиски, и ещё немного водки, а потом целое яйцо всмятку, которое вскрыл ножом так, что к нему на тарелку как будто выкатилось само солнце, — и всё это было таким красивым, пышным, ведь я уже попробовал русской водки, которую он принёс к столу; и вдруг внесли целый добротный окорок варёно-копчёной баранины, который буквально умолял о том, чтоб его полили горячим белым соусом, чтоб к нему прижались куски алой свёклы, чтоб его ласкали горячие картофелины, буквально жаждал, чтоб его увенчали листовыми хлебцами и солнечно-жёлтым маслом. В доме по адресу Фраккастиг 6А кушанья сыплются словно из рога изобилия, — а на улице сияет июньское солнце, и народ спешит в винный магазин, и Эсья такая синяя… «Эсья синяя, а мы все братья», — вспомнил я фразу, которая, по мнению Альфреда Флоуки, очень хорошо передаёт всю безмозглость поколения хиппи.  И я налил в свой стакан ещё водки и увидел перед собой поющий казачий хор посреди золотой нивы, волнующейся под горячим ветром — вот как чудесна русская водка, — а Бродский отправил в рот толстый ломоть варёно-копчёной баранины и сказал: —  Это лучшее мясо в мире! — А Дэвид закончил пересказывать ему «Пинагора»: это рассказ о женщине, которая увидела, как её муж в минуту смерти превратился в самца рыбы пинагора, но не знала, что в этот же миг сама превратилась в самку.

— Terrific!5 [14] — сказал Бродский.

Всё было великолепно, весёлый пир в разгаре! Мой друг, который чуть не стал знаменитым в Риме, направился домой.

— А вот этот чем занимается? — спросил Бродский.

— Понятия не имею, чем он сейчас занимается, — ответил я

— Судя по внешности, он может быть и сотрудником КГБ, — сказал Бродский.

— Возьми селёдки, — предложил Дэвид МакДуфф.

Бродский подцепил кусок селёдки на зубчик вилки и стал рассматривать.

— Селёдка — это „herring“, — произнёс он. — Рифмуется со словом «Геринг». Геринг — херринг. Херринг — Геринг.

— А что слышно про КГБ? — спросил я.

— Я могу рассказать историю про КГБ, — ответил Бродский. — Вот такую: не так давно на одной фабрике (где, не скажу, но всё это было на самом деле), выяснилось, что значительная часть готовой продукции так и не доходит до учётчиков. А это была фабрика игрушек, и выпускала она исключительно заводных уточек. И вот, на выходе поставили охранника из КГБ, чтоб он обыскивал всех проходящих, но уточек ни у кого не обнаружилось. Однако они продолжали исчезать. И вот из Москвы вызвали самого большого начальника КГБ, он долго ломал голову и наконец выяснил, в чём дело. Посреди фабрики в полу был водосток, а труба выходила в канаву, и кто-нибудь поднимал решётку на этом водостоке и ставил заведённую уточку в трубу, и она сама шла по трубе и падала в канаву, так что в конце рабочего дня её можно было забрать там, — и обвинить некого, потому что эти уточки уходили с фабрики сами[15]. — They left the factory by themselves[16], — со смехом рассказывал Бродский. — Yeah!

— Когда я был в России, — стал делиться воспоминаниями Дэвид, — со мной в одной комнате жил парень, который так храпел, что мне даже пришлось выписать из дома свои беруши. Этот сосед по комнате всегда ходил серьёзный, никогда не улыбался. И однажды он отправился на встречу со своей матерью, которая приехала в гости в Москву, и его угостили водкой, и домой он вернулся с огромной банкой паштета, которую захотел непременно подарить мне. А потом расплакался: мама рассказала, что ему девушка изменила. А после этого он встал и выбросился в окно; но в тот день снег со всего района сгребли в большую кучу перед нашим домом. Жили мы на десятом этаже. Мой приятель приземлился прямо в этот сугроб, сжимая в охапке свою банку паштета. А позже я выяснил, что он сотрудник КГБ, и в комнату его подселили, чтоб он следил за мной. Но этот паштет, который сделала его мама, был просто — пальчики оближешь!

— Уж в этом я не сомневаюсь, — ответил Бродский. Он встал из-за стола и сейчас разглядывал мою книжную полку. Оттуда он снял экземпляр «Братьев Карамазовых» Достоевского, тщательно оглядел его и произнёс: — Greatest author who ever lived[17]. — Книга была нечитанная, гладкая, девственно-чистая. Он поставил её обратно на полку и снял оттуда потрёпанный, зачитанный до дыр том — «Тихий Дон»  Михаила Шолохова — горячо любимого мною писателя. Бродский печально посмотрел на этот истёртый экземпляр «Тихого Дона» и спросил: — Why all this Sholokhov?4[18]

— Потому что он великий писатель, — ответил я.

— It‘s sad, — сказал Бродский, повернулся к Дэвиду, указал ему на меня обличительным жестом и произнёс, — David, we have to do the job on this guy[19].

Тут в дверь постучали. Пришли Эйоульв-банкир и Хильмар Эртн Хильмарссон, колдун[20]. Хильмар нёс на плече свою котомку, в которой у него лежала книга  Алистера Кроули, а в придачу к ней колода Таро. Он достал карты, разложил их на столе разноцветным сияющим кругом и начал гадать:

— Так, здесь карта «повешенный»… это не к добру… Хотя постой-ка, она в прошлом, очевидно, означает те два года в Сибири, а со временем «повешенный» переворачивается, и тогда его значение изменяется.  А вот «солнце»… Ничего себе, не иначе как вас ждёт какая-то огромная слава? Но не скоро, а лет эдак через  семь-восемь, а может, и девять. Наверно, какая-нибудь литературная премия. А чем чёрт не шутит, вдруг Нобелевская?

      Бродский ошеломлённо посмотрел на Хильмара.

      Эйоульв-банкир погладил свою бороду и пригласил всех в гостиницу «Хольт». Он давал там банкет; подносы с толстыми ломтями жаркого то и дело влетали в зал. Я насчитал на столе четырнадцать бутылок рейнского вина. В толпе всё прибавлялись новые лица.

И вдруг участники банкета разошлись, и вот я уже один посреди толкучки в подвале Национального театра. Я тщательно рассматриваю окружающих, и мне становится ясно, что каждый из них таинственным и сложным образом связан с КГБ и что вообще в этот вечер сотрудники КГБ проводят в подвале Национального театра глубоко засекреченный слёт. Я заказал тройной «Баккарди» с кока-колой, сел в уголке и постарался не привлекать к себе внимания.

Проснулся я рано и вышел на кухню попить воды, — а там стоит  Иосиф Бродский, а вид у него слегка пристыженный: он вытащил из холодильника бараний окорок и уже успел отщипнуть себе кусочек.

— Странно, — сказал он, — когда я возвращался домой из подвала Национального театра, то увидел в небесах над Эсьей ангела.

— Рад слышать, — ответил я. — It‘s the white night![21] Иванова ночь.

На следующий день Иосиф Бродский — поэт-изгнанник — выступал в маленьком зале «Радуга» и читал стихи по-русски так поэтично и певуче, что потребности в переводчике не возникало; и я поверил, что ночью накануне он и впрямь видел ангела. И вдруг я чувствую: по щекам у меня катятся слёзы. «Никто не должен видеть, что я тут разревелся», — подумал я и осмотрелся украдкой — и увидел, что у всех остальных в зале — то же самое.

 

[1] Английский переводчик Оулава Гюннарссона.

[2] Эрленд Гвюдмюндссон из Дома Уны (Erlendur Guðmundsson í Unuhúsi (1892-1947) сдавал комнаты и объединил под крышей своего дома множество деятелей исландской культуры. Неоднократно упоминается в прозе исландских писателей ХХ века, посвящённой Рейкьявику.

[3] Улица в центральном районе Рейкьявика, рядом с Национальным театром.

[4] Исландский крепкий алкогольный напиток на картофельном спирту.

[5] Ну, не хочешь приглашать его, так не приглашай (англ.).

[6] Так английский переводчик интерпретировал высылку Бродского в дер. Норенское Архангельской области (март 1964—октябрь 1965).

[7] Я вижу, здесь делается литература (англ.).

[8] Одна из центральных улиц Рейкьявика. На ней расположено множество баров и магазинов.

[9] Исландский художник (1946—2019).

[10] Вы похожи на кинозвезду. Я режиссёр и сделаю из вас звезду (англ.).

[11] Грустная история! (англ.)

[12] Название промысловой рыбы (Cyclopterus lumpus).

[13] Выдающийся исландский художник Альфред Флоуки (Alfreð Flóki, 1938-1987). Именно ему посвящена большая часть книги «Грант для художников».

[14] Замечательно! (англ.)

[15] Ср. пересказ этой же истории в записных книжках С.Довлатова.

[16] Они уходили с фабрики сами (англ.).

[17] Величайший из когда-либо живших авторов (англ.).

[18] Зачем весь этот Шолохов? (англ.)

[19] Это печально… Дэвид, нам придётся поработать с этим парнем (англ.).

[20] Хильмар Эртн Хильмарссон (Hilmar Örn Hilmarsson, род. 1958) – композитор, ныне глава Языческой Общины Исландии.

[21] Сейчас белая ночь (англ.).