Автор: Д.ф.н. М.Г.Меркулова.
Повесть Х.Лакснесса «Милая фрёкен и господский дом» (Ungfruin goda og husid) [1] вошла в сборник «Шаги людей», который был опубликован в 1933 году. Писатель создал это произведение в 22 года на основе реальной истории, произошедшей в небольшом поселении на севере Исландии [2]. В русском переводе повесть выходила в Москве, издательстве «Правда» (в 1957 и 1961 гг.) [3] и «Иностранная литература» (1961 г.) [4].
В 1999 году повесть была экранизирована режиссером Гудни Хальдоурсдоттир – дочерью писателя. Фильм стал совместным исландско-шведским проектом и получил национальную кинематографическую премию Исландии «Эдда» в трех номинациях: лучший фильм, лучшая женская роль, лучшая музыка. «Моя мама – феминистка, — отметил в своем выступлении, предваряющем показ фильма в рамках программы Дней Лакснесса в Москве 13 октября 2012 года, внук писателя Халлдоур Халлдоурссон. – Это фильм о женщинах, живших во времена тирании в Исландии [5]. Исландский фильм с самым большим бюджетом: производство фильма стоило 98,3 млн. евро. На финансирование фильма ушло 6 лет» [6].
Пейзаж как содержательный и композиционный компонент художественного произведения занимает ведущее место в творчестве писателя, начиная с 1919 года – даты выхода первого романа «Дитя природы», подписанного псевдонимом Халлдоур из Лакснесса. По верному замечанию отечественного скандинависта А.В.Коровина [7], в романе «Дитя природы» «поэтизируются патриархальные отношения, а близость к земле и природе становится залогом сохранения личностной целостности» [8].
Название первой главы повести «Милая фрёкен и господский дом» также имеет символическое значение: «Бабье лето». Глава открывается пейзажем, объясняющим это значение. «Конец лета — прекраснейшая пора года, поэтому самые хорошие рассказы начинаются с изображения лета, когда щебечут птицы и солнце излучает свое тепло на землю и море. Именно в эту пору мы и знакомимся с милой фрекен Раннвейг, младшей дочерью пробста, которая наконец-то решилась поехать за границу. Именно в такой теплый день бабьего лета, когда отражения шхер в море походили на большие причудливые города, она пошла в поселок попрощаться с его обитателями» [9]. Данный в композиционной роли экспозиции, начальный пейзаж усложнен психологическим параллелизмом, основанным на уподоблении выделенного нами «тепла» дня бабьего лета и тепла души милой фрёкен Раннвейг. Не случайно в данном пейзаже автор использует прием повтора. О тепле души Раннвейг автор скажет прямо чуть позже, когда опишет прощание барышни с простыми людьми поселка Вик: «Куда бы она ни приходила — а Раннвейг появлялась всюду, где нужно было сочувствие, — она приносила с собой ласку и тепло летнего солнца. Ее и называли лучом солнца в доме пробста» [10]. Кроме того, сравнение отражения шхер с большими причудливыми городами в пейзаже-экспозиции также созвучно состоянию героини, которая покидает родную Северную Исландию и отправляется в Данию – край цивилизации и больших городов.
В виде сравнения символическая деталь пейзажа также входит в описание портрета Раннвейг: «Но особенно красили Раннвейг сияющие синие глаза, которые можно было сравнить только с солнечными бликами летнего неба над бухтой и шхерами» [11].
Так соответственно романтической эстетике пейзаж в повести содержательно и композиционно субъективирован: бабье лето милой фрёкен Раннвейг.
Раннвейг противостоит образ ее старшей сестры Туридур. Едва окончив школу в 26 лет, Туридур отправилась заграницу и пробыла там два года. «Фрекен же Раннвейг, — подчеркивает автор,- окончив школу, не торопилась уезжать: у нее не было никакого желания покидать дом. Она любила свой поселок, его жителей…» [12]. С описанием удачного замужества Туридур после возвращения в поселок входит в текст повести центральный образ ее дома, который «в разговоре иначе не называли, как «господский дом» [13].
Содержательно и композиционно хронотоп повести выстраивается автором на основе контраста двух ракурсов: пейзаж поселка, бабье лето, тепло, милая барышня – господский дом, «к весне», сделки, жена управляющего Туридур. Естественность природы и ханжество господского дома. Конфликт двух образов жизни нашел отражение в символике названия повести. Только в финале произведения смерть незаконнорожденной дочери Раннвейг примирит сестер – встретятся богини Искренность и Приличие.
В первой главе повести пейзаж начинает перерастать субъективированную функцию изображения внутреннего мира героини: он становится и способом художественного видения мира автора-повествователя: «Хорош был день в конце бабьего лета. Море и луга сверкали на солнце синевой и зеленью; казалось, что осень с ее мглистым небом еще далека. До чего же был красив родной край, когда с ним прощалась эта милая девушка, которая сама в этот день была олицетворением красоты!» [14]. Подобно своей милой героине, автор-повествователь тонко чувствует мир природы и людей родного края.
Вторая глава повести «В хорошей стране» по контрасту словно открывается предупреждением повествователя: «Наступили пасмурные и ненастные осенние дни» [15]. Из летнего, радостного, подробного, многофункционального в первой главе пейзаж на время становится осенним, скупым, фоновым. Читатель едва следит за временем действия: в конце октября, до конца ноября. От Раннвейг перестали приходить письма, не было их с рождественской почтой, в январе и феврале.
Управляющий готовится отплыть в Данию за барышней, прибыл рейсовый пароход. Пейзаж, утратив целостность, словно описанный в нем зимний ветер, врывается в повествование, прерывая его. «Погода была ужаснейшая, какая бывает только на исходе зимы. Дни стали длиннее, и все время свирепствовала пурга. Не очень-то весело было управляющему покинуть теплое жилье и отправиться в пятинедельное путешествие вдоль ветреного побережья Исландии, пересечь суровый Атлантический океан, минуя Фарерские острова и Шотландию, прежде чем он попадет в Данию. Но женщины были безжалостны. Впрочем, февраль они считали счастливым для себя месяцем, и управляющий покорился своей судьбе. Когда сквозь снежную вьюгу в это хмурое утро неприветливого дня с парохода донеслись звуки сирены, чемоданы управляющего стояли наготове в передней. Он еще наслаждался минутами, проводимыми дома, к его смятенным чувствам примешивались и тревога и решительность, правда, не лишенная чувства страха. Чем он не герой романа? Он сидел в кресле, грустно посасывая сигару, и ласково поглядывал на детей, игравших в комнате. Он обещал к весне привезти им красивые игрушки, если с божьей помощью ему удастся вернуться домой.
Ожидая минуты, когда ему придется сесть на пароход, и глядя в окна, за которыми свирепствовал февральский шторм, он вдруг услышал, как распахнулась входная дверь и в дом ворвался ветер, со свистом заползая в каждую щель. Уж не принес ли кто-нибудь захватывающую новость, вызвавшую бурю в доме, подобную той, которая бушевала снаружи?» [16]. Ироничное обращение автора-повествователя к читателю: «Чем он не герой романа?» находится в фокусе хронотопа времени его предполагаемого путешествия (февраль-к весне). Обращение несколько разряжает эмоциональное напряжение ожидания, чтобы с пейзажем вернуть его с еще большей силой воздействия на читателя. Следует повтор «свирепствовал (а)» (пурга, шторм). «Свирепый» разорванный пейзаж, символизируя тревогу и страх, предваряет неожиданное появление в господском доме беременной Раннвейг.
Чтобы барышня не могла опорочить честь семьи, в господском доме сочинили официальную версию о помолвке, ожидании и предстоящей свадьбе Раннвейг с магистром Богелуном. В главе «Свадьба» автор с искренним состраданием описывает горе Раннвейг: «Она сидела бледная, с покрасневшими глазами, не принимая участия в разговоре. Ни искры оживления не промелькнуло в ее глазах при упоминании об избраннике. Куда девалась невинная радость августовских дней!» [17]. Выделенная (автором статьи – М.М.) субъективированная деталь пейзажа в контексте повествования становится мотивом, передающим утраченное героиней состояние счастья. Центральное место в этой главе уделено описанию приготовления обитателей, самого господского дома к псевдо-свадьбе. Опоэтизированный весенний пейзаж Исландии по контрасту дан автором из окон комнаты магистра Богелуна как символ естественного хода течения жизни. «Если выглянуть из этих окон в тихий весенний вечер и окинуть взглядом береговые скалы и шхеры, отбрасывающие тень на море во время прилива, или по утрам, когда покрытые зеленью мыс и острова улыбаются утреннему солнцу, когда отражение шхер в водной глади походит на неведомые города, — как не назвать Исландию красивой страной! Все были уверены, что магистр Богелун по заслугам оценит вид из своей комнаты» [18]. Так и не наступившая для милой барышни весна Родины живет вопреки человеческому страданию и ханжеству в мире авторского повествования. Пейзаж дан сквозь призму авторского видения мира.
Еще ярче лицемерие обитателей господского дома, едущих встречать пароход с несуществующим магистром, контрастирует с естественным фоном майского пейзажа: «Наконец наступил долгожданный день. Это был один из тех ясных весенних дней, которые мы все знаем и с которыми у всех у нас связаны лучшие воспоминания жизни» [19]. Примечательно, что хранителем состояния счастья от красоты весенней природы в обоих процитированных фрагментах прежде всего выступает коллективная память («все», «мы все», «у всех у нас»), память народа. «Вместо жениха Вик посетило горе — в это солнечное майское утро, когда шхеры, отражаясь в водяной глади, кажутся далекими сказочными городами!» [20] — развернутый пейзажный лейтмотив.
Ощущение счастья в гармонии с природой лишь на краткий миг вернется к Раннвейг-матери в пейзаже-экспозиции главы «Благотворительность и кустарная промышленность»: «В первый июльский день она вышла с сыном на выгон отца; солнце освещало мать и сына; пели птицы. Было невозможно представить себе что-либо более простое и естественное в своей красоте. И никогда мысль, что им нужно извиняться за свое существование, не казалась такой несуразной. Что могло быть благороднее, чем та красота, которую излучали мать и сын здесь, на зеленом лугу. Это было олицетворение спокойной материнской радости» [21]. Трудно разграничить в этом фрагменте красоту матери и красоту природы: они нераздельно связаны. В контексте данного психологического параллелизма столь почитаемое в мире господского дома понятие «благородство» приобретает более важный смысл благородной красоты матери и сына на фоне национального пейзажа.
Но ханжество обитателей господского дома отнимает у Раннвейг счастье: под предлогом необходимости быть на свадьбе у свекра, Туридур увозит ребенка сестры. Затем следуют дождливые осенние дни и болезнь фрекен, зима и вынужденное путешествие матери с дочерью, пять лет благотворительности и кустарной промышленности (не покладая рук Раннвейг трудится на швейном станке в доме отца и в женском клубе). Для воссоздания художественного образа времени-лекаря автор вновь прибегает к сравнению на основе картины пейзажа: «Спустя пять лет все было забыто, все исчезло из памяти, как исчезают развалины, покрывшиеся зеленой травой» [22].
По национальному обычаю через семь лет труда и праведной жизни («Для людей она как бы стала символом страдания, которое несет с собой любовь») [23] милая фрёкен вновь стала девицей, а природа вновь взяла свое: у Раннвейг должен появиться ребенок предположительно от столяра Андреаса, а по официальной версии господского дома от моряка Гисли Гислассона. Автор намеренно объективизирует повествование, давая возможность читателю самому ответить на вопрос об отцовстве будущей дочери Раннвейг. Символично название пятой главы повести: «Naturam expellas furca» ,что в переводе с латинского означает «Гони природу в дверь…». Примечательно, что в контексте нового толкования природы исчезает из повести развернутый пейзаж; остается лишь хронотопический перечень смены дней и времен года: однажды осенью, рыбацкий сезон, март, Иванов день и проч. И все тот же «опьяняющий мрак весенней ночи» за окном господского дома теперь уже для дочерей Туридур, мечтающих уехать заграницу. «В один весенний день» младшие дети-близнецы управляющего стали преследовать дочь Раннвейг Катрин, обзывая девочку и кидая в нее комки грязи. «Однажды в тихую весеннюю пору» врач сделал несчастной девочке операцию, а утром она умерла. И, наконец, Туридур с супругом идут под руку в дом младшей сестры «через светло-зеленый выгон под лучами весеннего солнца, в трауре, молчаливые, чинные». Весна символизирует неотвратимость естественного хода времени, способность природы к обновлению. Как возможна стала встреча богинь Искренности и Приличия.
Таким образом, в повести «Милая фрёкен и господский дом» Х.Лакснесс отходит от традиционной описательной функции пейзажа, а на основе контраста «природа-господский дом» использует субъективизированный, символический пейзаж как способ определенного видения автора-повествователя и раскрытия внутреннего мира героев.
____________________________
1. По замечанию переводчика и исследователя творчества писателя С.И. Неделяевой-Степонавичене (Вильнюс), точнее название повести следует перевести как «Милая барышня и дом пробста».
2. В ходе обсуждения данного доклада на международной научной конференции в Москве 12 октября 2012 года профессор из Рейкьявика Аурдни Берманн обратил внимание на тот факт, что со времени публикации повести творчество Лакснесса у жителей этого городка не в почете.
3. Милая фрёкен и господский дом. М.: Правда, 1957; Милая фрёкен и господский дом. М.: Правда,1961.
4. Милая фрёкен и господский дом. М.: Иностранная литература, 1961.
5. Сюжет повести воспроизводит события начала XX века.
6. Со слов внука Лакснесса цит. по записям автора статьи.
7. Коровин А.В. Датская и исландская малая проза. – М.: ТЕИС, 2011.
8. Коровин А.В. Творчество Халльдоура Лакснесса и исландский кинематограф // http://icelandclub.ru/history/item/216-20120419-110-
9. Здесь и далее текст цит. в пер. В. Морозова по: http://www.livelib.ru/book/1000485301 С. 6.
10. С.14.
11. С.12-13.
12. С.8.
13. С.10.
14. С.26.
15. С. 30.
16. С.63-64.
17. С.76.
18. С.91-92.
19. С.98.
20. С. 100.
21. С. 104.
22. С.114.
23. С.124.
