Автор: «Дул юго-восточный ветер и лупил дождь, когда мы приземлились в Рейкьявике в конце ноября 1963 года. Нужно быть последним идиотом, чтобы привезти иностранную жену на сей прекрасный остров в это время года. Темень беспросветна и кажется бесконечной, и хоть все и уверяют, что это не навечно, и что в феврале уже можно жить, но поверить в это невозможно, и все окружающие представляются бессовестными лгунами и утопистами.
И как я вообще очутилась здесь? Проклятое воспитание! Это все мама виновата. Внушала с младых ногтей: ежели берешь на себя какое-нибудь дело, или обещаешь кому-нибудь что-нибудь – костьми лечь, но сделать!
Конечно, я вышла замуж за исландца, так получилось нечаянно, чего в 20 лет не сделаешь… Конечно, уж если на роду был написан иностранец, мог бы оказаться какой-нибудь итальянец из прекрасной Флоренции (с некоторыми случалось). Но это уж, видно, наше еврейское счастье
И нельзя сказать, что муж меня надул. Он свозил меня однажды в гости к родителям, было это летом и все, как в сказке.
Во-первых, я, в 24 года, впервые села в самолет. Тогда в пределах Европейской части, по-моему, никто не летал, а ездили спокойно на поездах, поедая невероятное количество котлет и выпивая по многу литров пресладкого чая, глазея в окна, играя в карты и заводя знакомства.
Итак, я, наконец, полетела, да еще в Европу, за гра-ни-цу! Мы остановились в Копенгагене на несколько дней. Первое, что я поняла: заграница пахнет по-другому. Сигаретный дым? Кофе? Духи? Лосьон после бритья? Это были чужие запахи, но приятные какие… Волнующие.. А потом мы прилетели в Рейкьявик и родители из Кефлавика встретили нас (такие молодые!) и повезли на юг. Стояла серая моросящая июньская ночь, на Öskjuhlíð сидели трое молодцов и передавали друг-другу бутылку, они нам помахали бутылкой. Мы уснули как убитые, а наутро задул северный ветер, засияло ослепительное солнце, и начались два праздничных месяца: Гулфосс, Боргафьерд, ночи в палатке, ресторан в театральном подвале. Три литра кофе в день и невероятной красоты торты, и первая любовь, исландские блины Нас даже пригласили в дом Лакснесса. Мы поехали на автобусе, который пришел слишком рано, и мы 2 часа прятались на пустоши за домами, поедая чернику и ужасно волнуясь.
Лето выдалось солнечное и теплое, и у меня сложилось явно обманное впечатление об этом северном острове. Было все замечательно, особенно потому, что я знала: 28 августа мы полетим обратно, нас встретят друзья и будет вечеринка, все будут друг друга понимать, и всем отвезу подарки, и надо успеть купить абонементы в консерваторию, и скоро осень, мое любимое время года, и мы с братом Юрой поедем за грибами, с первой электричкой в 6 часов, и будем целый день бродить по осыпающемуся лесу, и с божьей помощью наберем по лукошку чуть червивых подосиновиков, вот будет праздник!
И поэтому свистящие 8 баллов за стеной казались вещью посторонней и меня не касающейся. Прощайте, спасибо, приезжайте к нам!
И вот 3 года спустя приземляюсь в эту, казалось, вечную ночь с двухлетним ребенком, тошнившим всю дорогу, и единственным утешением – обратным билетом в кармане.
Мансарда в районе Хилдар. Маленькие круглые окна с запотевшими стеклами, первозданная пустота: стол, кухонный стол, три табуретки, два топчана и детская кроватка. Правда, наш багаж в дороге, но что в нем? Ни одной кастрюли! Честное слово, я собиралась их запаковать, но Бергман запрезирал меня, мещанку низкую:
— Потащишь кастрюли через Атлантический океан?
Ах я, дура, устыдилась и послушалась! Откуда же мне было знать, что кастрюля на свободном западе равняется парe сапог, которых у меня тоже не было. И тут-то, впервые в жизни, деньги стали заботой. В Москве, поняла я, мы жили как миллионеры, или даже лучше, потому что миллионерам, наверное, приходится как-то думать о деньгах и заниматься бухгалтерией. Мы помещали свою скромную зарплату в книжный шкаф за Чехова и по мере надобности доставали кредитки, засовывая руку за книжки не глядя. В один прекрасный день за Чеховым оказывалась пустота, и тогда проводились некоторые расчеты, и мама или дядька одалживали нужное до зарплаты. О. беззаботность!
В маленьком домике на Судургата нас приняли со всей душой и некоторой растерянностью. Пока Арни мотался в Рейкьявике, устраивая жилье, мы несколько дней прожили в Кефлавике. Мы сидели на кухне, поглощая кофе, забегали тетушки, меня мучило безъязычие. О дура, дура-идиотка, ленивая корова, так и застряла на пятом уроке зеленого учебника исландского. Ведь знала, что придется туго! Знала ли? И до последнего не верила, что придется уехать, надеялась на что-то…
Терпеливая амма разговаривает со мной, как с человеком, задает какие-то вопросы о родителях моих, о няньке, о людях, которых они встретили у нас в Москве. Я, страдая, вылавливаю свои несколько исландских слов. Иногда английские, если мне кажется, что они должны звучать похоже. И как же поживает старуха-врач? Это про Розалию, носатую, толстую 80-летнюю, которая пользовала новорожденного Снорри.
— Она работать…делать гимнастика… да…она… какать сама всегда…( kúkar sjálf — oт cooks herself)
— Вот как, — говорит амма с олимпийским спокойствием.
Потом я скоро обнаружила, что усвоив три слова jæja (вот как), alt í lagi (ок) и það er (это), но произнося их в различных интонациях, можно вести длинные беседы к обоюдному удовольствию.
Арни начинает работать в газете, очень интересно, все ему рады, все хотят поговорить и выпить. Почти каждую субботу появляются какие-то старые друзья с оттопыренными карманами. Asni — водка с имбирем – любимый напиток. Я по московскому убеждению стараюсь сообразить закуску, жарю картошку с луком, все очень удивлены, но картошку чаще всего ели, что снижало КПД асни. Я старалась слушать. Ага, вот родные слова: социализм, Хрущев…Потом я потихоньку уходила в спальню, глядела через запотевшее окошко на улицу, пробегали редкие машины, гадала по ним: обойдется – нет, привыкну – нет, останусь – нет….Посудное полотенце на плече промокало насквозь, вот ревушка-коровушка….
И тех жалко, которые остались.Я представляла себе, как кто-то звонит по привычке, звонок гулко отдается в пустой темной квартире, на полу обрывки газет, каплет по-прежнему вода из кухонного испорченного крана, а где мы? Бедные, бедные мои подруги, бедный единственный брат Юра, брат и друг, он напился на прощальной вечеринке и плакал в ванной, а ему уже 30 лет и я никогда раньше не видела его в слезах. А мама с папой… Господи, что я наделала? Что я здесь делаю? Кому это нужно? Так и буду картошку жарить до конца дней моих? А бедный Снорька, сроду дома насморка не было, а вот уже третья ангина, он тут жить не сможет, захиреет. Конечно, местные дети выглядят хорошо, краснороженькие такие, бегают в одних свитерах, но у них другие гены… Посудное полотенце хлюпает….Времени уже пол двенадцатого, собираются они уходить, или нет? О, я еще ничего не знала…
Вскоре после приезда попросила Нюшу, шедшего в магазин, купить мне шампунь. Вернулся с малюсеньким пузыречком и сообщил с порога: — Знаешь что, этого мы себе не можем позволить, дорого слишком…. Он был, конечно, растерян не меньше меня. Восемь лет заграницей, беззаботная жизнь, и вдруг – долги, счета, рыдающая кислая жена, болеющий ребенок…
Я сейчас хорошо представляю себе, как мы выглядели в глазах тогдашних моих соседок, пивших с чистой совестью свой кофе, после того, как в кухнях были наведены блеск и благоухание по завершению обеда.
Около часу дня Арни в русской шапке-ушанке садился на велосипед и отправлялся формировать умы молодого поколения. А мы с дитем отправлялись гулять, ежели был перерыв между ангинами. Зима стояла теплая, бесснежная, дети бегали в свитерах, женщины на шпильках в поплиновых пальто, мужчины в пиджаках. Моей же единственной одеждой был тулуп венгерского происхождения, который казался одежей странной и невиданной. Ребенок был упакован в ульпу с капюшоном и тоже выделялся на общем фоне. Мы являли собой зрелище несколько странное. Слухи о нас доходили до некоторых в несколько искаженном или неясном виде. Так, уже год спустя, одна пожилая тетушка, которой мы одолжили квартиру, уехав в отпуск, встретила на улице свою старую знакомую. Разговорились.
— Ты живешь в этом доме, в мансарде? У этих русских?
— Именно там, призналась тетушка.
— Скажи ты мне, мы вот с мужем думаем, как могла бедная женщина выйти за этого русского?
— Да это она русская, а не он!
— Не может быть, она же совсем, как мы!
Вообще в те времена быть русской был совсем не фунт изюма. Отношение к Союзу было разделительной чертой, философией, отношением к жизни. Для принципиальных социалистов я была желанной гостьей, олицетворением, представителем и т.д.
Я чувствовала большую ответственность. Потому что, конечно, несмотря на все царапины и синяки полученные мною дома, не было страны лучше моей. Потому что все, что было там наперекосяк, было не из-за, а вопреки социализму, «отклонением от норм», и это было признано, и больше ничего подобного произойти не может. Солженицын уже напечатал «Один день И.Д.», и теперь будут страну очищать от мусора, грязи и вони. И меня даже несколько заедала совесть, что я, уехав, перекладываю на других мою часть грязной работы.
Для большей части исландцев Союз тогда был «империей зла» и все оттуда что-то черное, подозрительное и опасное. Пока Снорри был маленьким и бессловесным, дети на улице, особенно девочки, возились с ним, пасли и играли. Но когда он огляделся, заговорил и начал проявлять характер, ребячьи конфликты стали принимать политическую окраску.
— Russi, kommi! – скандировали ему вслед.
— Мама, мама, Гаyи собирается взорвать Россию!
— Как тебе не стыдно, перестань реветь, ты уже должен понимать, что мальчик не может взорвать страну, да еще такую большую.
— Я ему сказал, но он говорит, что у него есть дядя большой, который обещал ему помочь. Мама, что делать!? Там бабушка, дедушка!
В общем, отвечать на любопытный вопрос: -Откуда ты? – было почти так же неуютно, как в Союзе называть себя еврейкой. Здесь я себя еврейкой тоже не называю, потому что у людей сразу возникают наивные ассоциации с иудаизмом, кашрутом и обрезанием. В наш первый визит в 60-м году, все большое семейство в Кефлавике устроило нам торжественный ужин, где все оживленно болтали, кто-то почему-то поинтересовался крещена ли я. За меня возмущенно ответил 14-летний очень начитанный Йоша:
— Конечно нет! Евреев не крестят, их обрезают!
Так что если мне в Союзе приходилось отдуваться за распятие Христа и вечные грехи евреев, то тут – отчитываться за Сталина, отсутствие свободы в России и социализм вообще.
Муж, работающий в левой газете, не добавлял респектабельности к социальному положению. К тому же «советский шпион», как регулярно утверждал кто-нибудь на страницах правой консервативной газеты. И если я о чем-нибудь жалею, то только о том, что не подала в суд на этот уважаемый орган печати. Был верный бизнес, а я упустила. И все опять же воспитание виновато. Мама говорила: — «Когда тебя ругают матом, не вздумай отвечать тем же, не марайся, делай вид, что не слышишь». До чего же отсталым добродетелям нас учили…
Зарплату в те времена в левой газете не платили, т.е. платили только по решительному требованию. Арни редко удавалось достичь положительных результатов в единоборстве с кассиром, который выдавал ему по сотне, иногда две, а уж получив тысячу Арни являлся домой с победным видом, будто выиграв в лотерее. Так что если возникала неотложная нужда в одежде, как-то: башмаки или, не дай Бог, пальто, я брала мальчика и отправлялась к кассиру, который никогда, удостоверяю: никогда не отправлял меня с пустыми руками, хотя, возможно, Арни уже и получил у него что-нибудь на той же неделе…
*****
Это просто удивительно, до чего быстро человек становится консервативен. Мне было всего 28 лет, когда мы переехали в Исландию, но сложились уже привычки и взгляды и яд «великодержавного шовинизма» и мегаломании отравил душу. Воспитанной на высотных «тортах» Сталина невежде Рейкьявик казался игрушечным городком или еще хуже – деревней с единственно достойным внимания зданием газеты Моргунбладид (признаюсь и раскаиваюсь!). И эта коробка присутствовала почти на всех фото, посланных в те времена в Союз. Вареная пикша представлялась верхом варварства, а супы в пакетах – замечательным достижением цивилизации. Исландские дома удивляли нарядностью: у всех что-то висело на стенах, стояло на столах и столиках, вокруг кофейника возникали нарядные чашки, вилочки и салфеточки, молочнички и сахарницы. В Союзе же еще царил аскетизм и теснота, и у людей (большинства) ничего, кроме самого необходимого, не было, а если и были у людей постарше какие-либо остатки прошлого, то они были упакованы в картонки и хранились под кроватью в единственной комнате.
И я повадилась ходить в гости. Тогда. 25 лет назад, это было очень просто. Почти никто из замужних женщин не работал. Они были дома, пасли детей, пекли каждую неделю и создавали своим мужьям то, что называется «прекрасным домом» и упоминается в некрологах как одна из добродетелей, которая моей так и не стала, что меня расстраивает и заботит. Я одолевала своими посещениями Дору, Сиггу и еще двух-трех добрых женщин, которые имели терпение расшифровывать язык, на котором я пыталась говорить.
Нет худа без добра – к концу зимы я перестала засыпать при вечерних беседах и могла объясняться на простые темы и даже по телефону!
Но я жила на чемоданах. С обратным билетом в кармане, купленном на всякий случай. Когда я просыпалась под девять баллов, сотрясавших нашу мансарду в бесконечной ночи, билет этот успокаивал истерзанную душу. Уеду и все… И Арни за нами уедет, куда он денется, я не виновата, я попробовала, но как тут можно жить… Они привыкли, а я ни за что не привыкну…И работы для меня нет и не будет…Конечно, кто-то хочет заниматься русским, но это не работа… частные уроки… нужно брать с них деньги… я не умею этого… И Снорька болеет, стал зеленый… он не может в этом климате… Пусть дети, конечно, выглядят прекрасно… но они тут родились… И денег нет… Разве это жизнь… Что-то в Москве делается? Там снег… на лыжах катаются по воскресеньям…
Мы собирались часто в погожие солнечные деньки, человек 8-10 и ехали в ближайший лес. Деревья, осыпанные снегом, тишина. Лыжня вьется между стволами, полосатый снег: солнце – тень – солнце – тень… И хорошо-то как, плоско. Горки я сроду не любила, природное к ним отвращение. А здесь, если и есть где снег, то, говорят, в горах.… Да и с кем тут на лыжах кататься…
А там, как накатаемся, то все вместе к брату Юре обедать, Фрося пирогов напекла, и щи у нее дивные и котлеты… Так и обедаем три часа, и чай пьем, и какие разговоры, и всех понимаешь с полуслова, и все тебя знают насквозь и никто не задает глупых вопросов. О, Господи, кончилась жизнь, чистое изгнание…
Весна наступила удивительно ранняя, к концу марта все зазеленело, в палисадниках зацвели нарциссы и тюльпаны. Все сокрушались и предсказывали пасхальную непогоду, но ее не случилось, природа меня пожалела. Солнце поднималось все выше и выше. Машины у нас, конечно, не было и самой доступной природой оказалась горка, где стоят пять гигантских цилиндров с горячей водой.
Если дождик запаздывал, то мы с утра отправлялись на пикник между 20-сантиметровых елочек и сосенок. И вот однажды я увидела под сосенкой…мираж? Блестящий, крепенький, коричневый масленок с налипшей на шляпку иголочкой. Батюшки!! Я забегала кругами, как охотничий пес. Еще один… и еще…Это был мой первый счастливый день в Исландии, слава грибам, да здравствуют грибы! Я с гордостью продемонстрировала улов соседке.
— Тьфу,- сказала она, с отвращением прикасаясь к блестящей шляпке, — ты что, хочешь это есть? Гадость какая! Отравиться можно!
Мама родная! Да мы за такими маслятами по 20 километров проходили, да столько не набирали. Ну, исландцы, ну, дикие люди!
Ах, не понимала я своего счастья, неопытная дурочка! Все грибы мои были… Ну еще, правда, советское посольство собирало урожай, но они ездили обычно всем коллективом на одно и то же место, их нельзя было считать серьезными конкурентами. Теперь, встречая с тоской автобусы, забитые грибниками, прошедшими курсы общества любителей природы, я вспоминаю блаженное прошлое и думаю Sic Transit Gloria Mundi. Но вообще-то здесь такое количество грибов, что хватит на пару миллионов грибных фанатиков. Грибы везде, где только растут деревья, по всей стране. Удивительно, что не нашелся еще предприимчивый человек, заманивающий туристов из Германии или Италии на невиданную грибную охоту. Ежели объявится такой человек, то предлагаю себя в гиды, почти бесплатно.
*****
И вот мы с мальчиком сидим в самолете и летим в Москву! В Москву! Но сначала в Копенгаген. Ему три года, он крутится, нажимает все доступные ему кнопки, когда я на минуту отвлекаюсь. Приходит стюардесса.
Чего тебе хочется, мальчик? Кока-кола? Карамель?
Я извиняюсь
— Все в порядке, не беспокойтесь, пожалуйста.
Так повторяется несколько раз.
В Копенгагене жара, мы идем, конечно, в Тиволи. Машины, карусель, мороженое, сосиски.
Старушки улыбаются малышу, что-то говорят, гладят его по белой головке. В Копенгагене, явно, ребенок – номер, это вам не Рейкьявик, где детей, как песка морского и все одинаковые, своего издалека не отличишь.
А вон какой-то господин явно на меня посмотрел, а этот и вовсе улыбнулся. Слава тебе, господи, а то ведь в Исландии они, господа т.е., напрочь тебя не видят, глядят сквозь, ежели они только не в подпитии на каком-нибудь балу. Тогда уж комплименты, и предложения всего, что у них есть и чего нет, и заверения в вечной любви и дружбе. Но мне это ни к чему,
А вот чтобы улыбнулись так бескорыстно и признали… Нет, конечно, климат виноват, какие уж тут улыбки, ежели течет или дует, или все вместе…
В самолете в Москву нас было человек 10. Мальчик начал опять крутиться и стараться достать до кнопок. Я была начеку, но за ним разве уследишь! Пришла стюардесса. Я извинилась.
— Ты что это хулиганишь, а? — сказала она. — Сиди смирно, а если опять на кнопку нажмешь, я вот дверь открою и выброшу тебя. Мама дальше полетит, а ты… не знаю.
Он замер, вцепившись в мою руку, и я почувствовала, что мы уже дома!
На аэродроме нас встретила целая делегация: брат Юра, друзья и подруги. Всем не терпелось посмотреть на пришельцев «оттуда», и получить информацию из первых рук.
Тогда, 25 лет назад, в Союзе знали о «капстранах» не больше, чем здесь о Союзе. Советская пресса постоянно писала об ужасах капитализма, «их нравах»: жестокости, безразличии к ближнему, грабежах, убийствах, безработице. Большинство верило почти на 100%. Нонконформисты, вроде брата моего, не верили ни слову и считали эту картину абсолютно подобной фотонегативу. В их представлении Запад был обителью честности, абсолютно добросовестной работы, порядка и идиллических рыночных отношений (тут моя сестра упрощает, мы не были слепцами насчет жизни на Западе. ЮТ).
Мы сидели за столом (как обычно, человек 12 за столом для 6) и ужинали, и я говорила, говорила, отводя душу. Снорька, наконец, уснул, потрясенный темнотой за окном, которую он успел забыть. Подружки мои были несколько разочарованы моим видом.
— Ну что это такое, в чем уехала, в том и приехала. А мы-то предвкушали даму заграничную. Где туалеты?
— Какие туалеты, какие туалеты! Спросите, где деньги! Этот проклятый капитализм, за все надо платить! Знаете, сколько стоит квартира? А кастрюли? Башмаки на мальчика – как на меня. Это ужас, я должна найти работу, но там, женщины с детьми не работают, или полдня только…
— Рай-то какой, — вздохнули подружки.
Мы поехали в Смоленск и пробыли там почти три месяца. Мама с папой и, главное, нянька крутились вокруг мальчика, воспитывали его, кормили и ласкали. Читали ему и гуляли с ним по очереди и все вместе. Бедный малыш, я удивляюсь, как он вынес бремя этой безмерной любви и остался более или менее нормальным ребенком.
Я могла делать, что мне вздумается, и жила, как принцесса, и очень удивилась, когда в один прекрасный день мне захотелось в Исландию. Не просто домой к мужу, а именно в Исландию. Я вдруг соскучилась по сырому солоноватому воздуху, огромному небу, запаху вереска, и даже по нескольким людям, к которым я, оказывается, уже успела привыкнуть и, может быть, даже полюбить.
Таким образом стало ясно, что нужно как-то пускать корни. Но вот как и куда?
— Работать! Будем работать! – мечтали чеховские сестры.
И еще лозунг революции: — «Кто не работает, тот не ест!»
Значит, работа, но какая и где? Что я умею делать? Оказывается, ничего полезного. Конечно, я проучилась 10 лет в школе и 5 в университете, я умею быстро и долго читать по-русски, я знаю прилично историческую грамматику, но кого это интересует на этом прекрасном острове? Даже меня саму уже не интересует. Шить я не умею, готовить почти не умею, в магазин даже в детстве не играла, это в Союзе игра непопулярная и работа для честного человека противопоказанная.
Соседская дочка зашла на кофе. Последние новости: уходит с работы по причине беременности, не может больше дежурить. Оказывается, она 2-3 ночи в неделю работает в психушке, платят прилично и делать там ничего не надо. Больные спят обычно, а если проблемы какие, то можно позвать на помощь. Мне это кажется идеальным выходом: дни свободные, нет проблем с дитем и какой новый жизненный опыт! Я иду с ней на ее последнее дежурство. В отделении 20 спокойных мужчин от17 до 70. Им полагается в 10 быть в постелях, вечерняя вахта всех уже наделила лекарствами, так что большинство уже заснуло или засыпает. Дверь отделения должна быть заперта, а между дежуркой и палатами запирать нельзя.
Ночь проходит мирно, каждый час мы обходим темные палаты, тяжеловатый воздух, храп, стоны… Как в кино. Конечно, я этого не смогу. Господи, я еще язык плохо знаю, их я совсем не пойму, и такое одиночество – сидеть ночь напролет взаперти. Но стыдно как, она тут два года проработала, и меня вот устроила, ладно, я этот месяц как-нибудь отмучаюсь и уйду, найду предлог, Бог с ними, с деньгами.
Я проработала там 7 месяцев, до осени. Из окна дежурки была видна гора Эсья, то закутанная в облака, то блестящая от дождя, то розовая от позднего заката…
Подопечные мои почти не менялись, кроме нескольких человек, для которых лечебница являлась временным пристанищем и отдыхом от водки, невыносимых сверхурочных или строительства хором.
Запомнился мне на всю жизнь один подрядчик в расцвете сил, дошедший до нервного расстройства во время строительства, как мне сообщила сестра. И если мне иногда (очень редко) впоследствии и приходила в голову эта заразная мысль – строить, то тут же вспоминался бедный строитель и сатана исчезал, не смея более смущать. Мужички привыкли ко мне, я стала их лучше понимать и перестала бояться. И там, в этой клинике, я получила самую большую награду в жизни: один старик протянул мне стакан со своими челюстями и сказал: — «Ты такая добрая, я тебе их дарю». У него, наверное, не было ничего другого, чтобы мне подарить. Стакан простоял всю ночь у меня на столике, и я на него любовалась, как на букет.
Мама просила меня не писать никому про мою работу. – «Будут жалеть и ахать. Вот, мол, в университете училась, уехала за границу и вот чем приходится заниматься. Вот, скажут, какая жуткая жизнь на Западе».
И правда, странный сложился взгляд на труд в стране социализма, хотя лозунги и кричали, что всякий труд почетен, работа в обслуживании стала считаться унизительной.
*********
Говорят, можно пересаживать большие деревья. Их нужно к этому подготовить. По осени подкопать, подрезать корни и весной осторожно перенести в подходящее место. А там уж, как Бог даст: которые приживутся, как ни в чем не бывало, которые зачахнут, а некоторые долго находятся в нерешительности, стоит ли игра свеч, не растут и не вянут, пока вдруг не решаться выжить и торопятся, торопятся, выбрасывают молодые веточки, ах, отстали, потеряли время, соседи-то как выросли, затеняют вовсю, но , с другой стороны, и от ветров защищают…
Я точно знала, что здесь не приживусь. Русские вообще нигде, как под березками, счастливо жить не могут. Это известно из литературы, как классической, так и эмигрантской, не говоря уж о советской. Пушкин, например, сроду за границей не был, поэтому он был и остается самым русским и самым великим. А Тургенев почти что переселился во Францию, волочился за иностранкой Виардо, что к добру не привело, И кто его сейчас добровольно читает? А уж эмигрантов почитать! Всю жизнь за границей прожили, детей иностранцев имеют, не говоря о внуках, но что им эта заграница! Россия… Родина… Тоска… Серенькое небо над сжатым полем… Черные грачи на белоснежных березах, окутанных весенней синевой…
Что это, боязнь раствориться, потеряться в чужой массе, желание сохранить миф, окружить себя ореолом особенности? Ах, русская душа, таинственная, неповторимая, широкая, щедрая, добрая и бескорыстная.
Боюсь, что она – миф, как и русские березки. Я очень удивилась, встретив во Франции и в Америке абсолютно такие же белоствольные березки, только, пожалуй, повыше да постройнее.
А что касается русской души… Может, когда и была, да вся вышла. Переварилась и перемололась в бесконечной мясорубке войн, междоусобицы, подозрительности… Брат шел на брата и дети на родителей, не хуже, чем в Исландских сагах. Под мудрым сталинским оком жены отрекались от мужей и дети от отцов. И когда перебираешь русскую историю век за веком, год за годом, то видишь: русская душа – сочиненная самими русскими сказка, попытка компенсировать нищету и отсталость, непролазную грязь и жестокую пьянку. Пускай, пускай мы такие-сякие. Но зато душа-то какая!
Конечно, как у любого народа, были среди русских святые, золотые души, Алеши Карамазовы. И сияли они ярче, чем где бы то ни было, и удивляли, и грели, как редкие солнечные лучи, прорвавшиеся наконец через трехнедельную свинцовую облачную твердь.
К русским никогда не относились нейтрально, а уж к советским! Или страх, подозрительность и гадливость, или любовь и восхищение. Правда, благодаря сдержанности и вежливости исландцев, первые я на себе почти не испытала. Зато еще в Копенгагене какие-то дети, оказавшимися датскими пионерами, изучающими русский язык, презентовали меня букетом роз (которые я забыла в самолете, неблагодарная!). Друзья СССР исправно приглашали нас на кофе и выражали удовольствие, что гонец будущего наконец-то осчастливил их остров. Правда, я была не первой, но моя предшественница на этот статус не тянула, так как вокруг ее замужества были трудности и неприятности, и она даже никогда не была комсомолкой и позволяла себе нетактичные высказывания по поводу своей великой Родины. Умница Катя, признаю, она оказалась прозорливее и умнее меня.
Катя очень помогла мне в первую зиму. Она слушала мое нытье, учила меня печь исландские печенья, делать бутерброды, объяснила, что привидения вещь серьезная и очень глупо хихикать, как я, когда Свандис поведала, что Гуннар все еще не покинул свой дом и мелькает там время от времени. Она сама видела вещие сны, предчувствовала смерти и болезни, и я взяла с нее клятву, что если ей приснится про меня что-то нехорошее, то она будет молчать и виду не показывать. Катя же ввела меня в вязальные кружки, которые мне очень пришлась по душе: тортики, 2 литра кофе, безобидные сплетни, да, глядишь, полрукава и связала.
За последние 20 лет эти вязальные кружки изменились не меньше, чем магазины: красное вино вместо кофе, запеченный омар вместо блинчиков и сплетни далеко не такие безобидные.
Легко ли быть вообще иностранцем в Исландии? Зависит каким. Мне, например, труднее быть русской, чем еврейкой. Исландия, наверное, единственная страна в Европе, где не знают, что такое антисемитизм, и где считается даже почетным иметь в себе чуточку этой древней крови. Соседи первое время будут глядеть сквозь тебя, но со временем (и многое зависит от тебя самой!) их взгляд смягчится, а иные станут даже улыбаться. У тебя займет несколько лет заиметь друзей, но упорством и настойчивостью ты этого добьешься и на тех, кто прочно осядет в твоем окружении, сможешь полагаться, как на каменную стену.
Господи, это так естественно. Каждый здесь – как камешек в старой мозаике, которую можно увеличить, но рисунок изменить почти невозможно. Тут семья, тут подруги, с которыми ты была в одном классе всю дорогу из начальной школы, тут твой клуб, тут люди, у которых ты бывала каждое лето, и появляется еще какая-то иностранка, задает все время вопросы (наивные или прямо глупые), говорит на невозможном языке, да еще постоянные подковырки: — «Вот у нас помидоры!.. а когда цветут вишни!.. а опера!.. а сыр…а дороги…»
С другой стороны, когда каждый новый встречный спрашивает тебя: — «Как тебе тут нравится?» И сам же себе отвечает: — «Не правда — ли, что жить в Исландии хорошо?» Тебе не остается ничего другого, как подобострастно согласиться – «Да, конечно!»
Много товарок по судьбе прошло через мою исландскую жизнь, в том числе и землячек. Многие страдали каждый божий день и всегда находили, к чему бы придраться. И в конце концов покидали Исландию, увозя с собой слабохарактерных мужей или оставляя их на произвол восьмибального норд-веста. Но есть и другие, достигшие высшей категории: они варят соленую рыбу каждую субботу и скатов накануне Рождества. Перед ними я преклоняюсь и признаю собственное несовершенство.
Безусловно. Привезти домой жену-иностранку (про мужей не знаю) – большой риск и лишняя нагрузка. Она волей-неволей будет паразитировать (во всяком случае какое-то время) на своей половине.
— Что там по радио сейчас сказали про Москву,
— Позвони туда…, позвони сюда…
— Опять у тебя собрание!
— Должен ехать в Акурейри?!
Думаю, такие тиски не украшают семейную жизнь и мало кому удается с достоинством, тактом и успехом лавировать между работой, старыми друзьями и родной женой. И самый верный выход для импортной жены – это создать для себя собственный кусок существования, максимально от мужа независимый, с собственными знакомыми и, желательно, приносящий деньги. Лет 20 назад, когда один работающий мог, как правило, содержать семью, и замужней женщине работать было необязательно, мои знакомые-иностранки редко прибегали к этому выходу. Я с самого начала все думала: на кого бы переучиться? Однажды встретила в городе знакомую девочку, свежеиспеченную студентку. Она будет учиться на лаборантку, всего 2 года, и даже платят что-то на втором году. Это мне подходило.
— Фу, сказала моя землячка, — с которой я поделилась блестящей идеей, — думаешь интересно с чужой мочой возиться?
Тут я вспомнила, как моя мама, зубной врач, ответила на вопрос: — Неужели не надоест всю жизнь иметь дело с гнилыми зубами?
— Надоест, — ответила мама, — если не видеть за зубами человека.
И я тоже гордо сказала: — Если видеть за мочой и даже калом человека, то интересно.
И вот я опять сижу в классе, мне 33 года и я чувствую себя пожилой и умудренной жизненным опытом. Почти все остальные 15 прямо из гимназии и являются каждое утро в 8:15 безупречно накрашенные и причесанные, не говоря уже об одежде. Дефекты моего воспитания становились для меня все яснее.
— Все должно быть естественно, нельзя вводить людей в заблуждение, — это был девиз и путеводная звезда.
— Я бросила красить губы, когда родился первый ребенок, — говорила мама, — не целовать же его накрашенными губами.
Мы лет в 14 выучили наизусть афоризм Чехова: «В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли».
Поскольку лицо было от Бога (и нам казалось, что исправлять его небрежности унизительно), а одежда вообще зависела от высших сил, то оставалось налегать на душу и мысли, конечно, с переменным успехом.
С возрастом я поняла, что душа – дело темное, и ее красота открывается не всем и не сразу, в основном в некрологах, а вот лицо… и одежда.… Но старую собаку не выучишь новым трюкам…
20 лет назад, до появления гимназий для взрослых, было даже немного экстравагантным для женщины на четвертом десятке с двумя детьми (и с мужем!) сесть на школьную скамью. Это нужно было оправдать и объяснить, иначе приговор мог быть только один: «Дома сидеть не желает, увиливает от своих обязанностей и мужа не жалеет». Честное слово! Это слышала я в разной форме от людей близких, и, конечно, в этом была доля правды.
*******
Мне представляется, что все человечество, как слоеный пирог: каждый слой толщиной в одного человека и величиной с земной шар. Ты вырастаешь в определенном слое и куда бы ты на его уровне не попадал – ты более или менее дома и люди из того же слоя не будут иностранцами. Это я очень быстро почувствовала в Исландии. С некоторыми исландцами я как будто выросла вместе. Такое узнавание – почти мгновенное. А вот другие… Они и 30 лет спустя остаются иностранцами, как и я для них, конечно. И я не знаю, чем это объяснить. Это не общность образования, интересов или взглядов. Это что-то, что иногда делает чужого человека ближе родной сестры. Душа что ли…
Когда достаются при рождении кусочки одной души, в свое время влившейся в глобальную мировую душу….
Старушка деревенская однажды долго оглаживала меня, рассматривала недоверчиво:
— Ты ну прямо моя двоюродная сестра Кристин! Заново родившаяся…
Кто знает?
********
Магнус приехал в Москву в 59 году. Длинный, худющий, губастый, темноволосый – совсем не похожий на исландцев, с которыми я успела познакомиться. Он весь лучился идеями, влюбленностью, добротой, удивлением. Планов и идей было такое множество, что, толпясь у выхода к осуществлению, они подавляли и затаптывали друг друга. У него был редкостный дар, особенно для мужчины – искренний интерес к людям, друзьям и малознакомым, старикам и детям. Он был постоянно в кого-то влюблен, и влюбленность эту могли спровоцировать вещи совершенно удивительные.
— Подумай, — восклицал он с восхищением, погибая, по его утверждению, от любви к юной Додди, жене пианиста Ашкенази, — она никогда не слышала о Марксе!
Он был безусловно многосторонне талантлив, фантазия уносила его далеко от реальности, и он как-то искренне забывал, что для претворения планов требуется множество вещей: деньги, время, сотрудничество. Так, для своей дипломной работы, он написал сценарий на тему «Время». Всего только, если принять во внимание, что им отпускалось определенное количество пленки. Когда стало ясно, что «Время» не укладывается в это прокрустово ложе, а он не укладывается во время, Магнус за пару дней снял блестящую миниатюру «Урок в балетной школе». Еще он писал пьесы, издавал юмористический журнал, директорствовал в театре и делал телевизионные фильмы.
А еще он жил у нас первую зиму в Исландии и безусловно спас меня от нервного расстройства. Он пас малыша в наши редкие выходы в свет и развивал в ребенке забытые нами стороны. Однажды за кухонным столом нам было предложено ознакомиться с успехами.
— Снорри, — Магнус торжественно указал вверх, — кто находится там?
— Бог, — ответил мальчик.
— Прекрасно! А кто находится там? – и палец указал вниз. Ребенок замаялся…Забыл…забыл…
— Соседи! – нашелся мальчик.
Маги был неотразим. Он умер рано, сорокалетним. Сердце, которое он гнал на высочайших оборотах, сдалось. Как его не хватает! И сколько неосуществленных планов ушло с ним, наконец-то нашедшим свою дорогу и ощутившим покой и уверенность, которые приносит зрелость.
******
Больница
Когда я начала работать в больнице и Стефания учила меня брать кровь, я чувствовала к ней глубокое уважение, смешанное с удивлением. Она проработала здесь, на одном месте, уже 10 лет! Героическая женщина… Интересно, сколько я продержусь? Ведь одни бабы! Я уже в таком коллективе работала, на кафедре русского языка для иностранцев в МЭИ. Такой гадюшник!
Когда Светлана, у которой обеих ног до колен не было (под поезд попала), сошлась со своим студентом, арабом каким-то, и ребенка от него родила, что они с ней сделали! Нет, чтобы радоваться за нее, да араба премировать! Собрание за собранием, из комсомола исключили, с работы уволили. Я с ними очень правильную политику нашла. Как собрание, так я быстренько беру слово и начинаю самокритику. Какая я еще неопытная, какие ошибки допускаю в преподавании и как, мол, всегда благодарна старшим коллегам за ценные указания. А они как растрогаются! И начальница в заключительном слове меня еще в пример поставит, как образец скромного и растущего молодого специалиста. А сплетни, а подсиживание, а клики!
Ладно, если и здесь так, то что-нибудь придумаем. По крайней мере комсомольских собраний не будет, это уж точно. Они меня удивили, эти девочки (средний возраст был, наверное. года 23). Конфликтов – никаких, никто не ругается. Вот красавица эта, она нам всю картину портит, приходится за ней переделывать, каждый понедельник больна… Устроили бы собрание, да дали бы ей прикурить, сразу бы поправилась… Нет, в голову не приходит… Провести, что ли, с ними собрание на теме: «как бороться…»?
Нет уж, счастливые, не знают, как бороться, и слава Богу, не борются, а просто живут и работают, и не знают, как им повезло.
Дежурства ночные… Никто ведь не знает и не контролирует, сколько проработали, а записывают как честно, до минуты почти. И вот я уже сама ломаю голову: ушла домой в 2:20, какая-то цифра глупая… напишу 2:30, а совесть царапает.
Боюсь, за последние годы лимит для этой совести немножко удлинился. До часа? А у тех, кто помоложе и участвует в гонках на полном ходу, может и того длиннее? Не знаю и ни на кого не намекаю, но уж это точно: бытие определяет сознание. 20 лет назад я получала зарплату, на которую можно было вполне прилично жить. Теперь на мою зарплату можно не умереть, но жить очень скучно. Так что вывод напрашивается сам собой. И средний возраст этой молодой профессии неуклонно растет, потому что не только конкурса в школу нет, но даже недобор. Да и кому охота? Работа трудная, ответственность большая, СПИД, зарплата – курам на смех. Да я лучше в контору пойду и буду жить в свое удовольствие. Вот ведь до чего довели нас недальновидные политики. Недальновидные, потому что надо холить и беречь здешнее замечательное здравоохранение, ведь заболеть все могут. Дорого, конечно, как армию содержать. Но подумайте, посоветуйтесь, можно сэкономить. Не держите людей, которые мешают, перестали делать свое дело, работают на себя, в свое рабочее время… Сложите трудовые часы некоторых врачей в больнице и в частной практике, получится, что им отведены 40-часовые сутки по особой договоренности с Богом.
Конечно, врачи должны очень хорошо зарабатывать, того стоит их работа, нервное напряжение, душевные силы, которые они тратят на больных (хотя, конечно, не все, к великому сожалению). Но ресурсы не бесконечны и на одних врачах здравоохранение не удержится. Так что нужно бы потрясти всю эту систему и кое-где переложить кирпичи заново.
Мир разделен на больных и здоровых — два пространства, соединенные дверями, через которые больным иногда удается выйти, но они психологически никогда далеко не удаляются от этих дверей.»
Rætur Lenu lágu frá rússneskri jörð til íslenskrar en heimssýn hennar náði til veraldarinnar allrar. Frá henni stafaði birtu og hlýju sem dró að henni ólíkasta fólk eins og að segli.
