Публикуется с разрешения Татьяны Львовны Шенявской

А вот и я!

Здрасти-мордасти и синячков вам побольше. Меня зовут Грила. Это я подглядываю за вами внизу страницы. Я не хочу показывать себя всю сразу. Я тут недавно узнала, что вы, люди, страсть как меня боитесь, потому что думаете, что я до ужаса безобразна. Но я не ужасна. По правде сказать, я просто-напросто красива. И вовсе не так плоха. Пятнадцать хвостов пистолетом и баю-бай! Если вы мне верите и отважитесь посмотреть на меня в полный рост, то смело переверните страницу. А если нет – читайте другие книжки. Ну как, готовы? Не трýсите? Тогда берите страницу и переворачивайте.

Вот я какая. Разве не хороша, хоть мне и перевалило за пять тысяч лет? Обратите внимание на уши. Не у всех тролльчих по шесть ушей с каждой стороны. А хвосты видите? Целых пятнадцать! Это мировой рекорд и дили-дон! А рот, рот-то какой?! Разве я не мила? Все зубы у меня настоящие, а бороду я отращивала три тысячи пятьсот сорок девять лет. А еще у меня на затылке очаровательная плешинка. Многие принимают ее за глаз. Глаз на затылке? Полная чушь! Ну, что скажете? Разве я не красавица?

Грила скачет по двору,

Пятнадцать хвостов торчат,

По сотне мешков на каждом хвосте,

А в каждом мешке по двадцать ребят.

Не хватает одного,

Я иду искать его.

Из этого стишка можно понять, что я ворую и поедаю детей. Неправда ваша. Я ем только плохих детей, с черникой и березовыми ветками… Вернее, ела когда-то в стародавние времена. А теперь по-настоящему непослушных детей просто нет. И уже давным-давно.

Я сама мать семидесяти двух троллей и все они хулиганы. Так что я знаю, о чем говорю. Однажды лет так триста назад я отправилась в ближайший город посмотреть, нет ли там каких-нибудь сорванцов, от которых мамы хотели бы избавиться. Но  ведайте люди и тролли! Какой же там поднялся крик и шум, шум и гам. Они решили, что я пришла съесть всех детей. А я-то вовсе не собиралась! Ну, может быть, только самых непослушных. И вот тогда я впервые услышала, что вы, люди, считаете меня безобразной. Я так и свалилась от удивления. И там, где я упала, образовалось озеро. А город этот назывался и наверняка все еще называется Рейкьявик. С тех пор я и не осмеливаюсь показываться на люди. Я лишь наблюдаю за детьми из укромного места и мечтаю о лучших временах.

Рождество

и рождественские деды

 

Однажды я не очень удачно упала, и тогда появился такой стишок:

Ходит Грила там и сям,

                                         озираясь по углам.

                                         Ищет, где бы ей поспать,

                                         Рождество бы переждать.

                                        Не хочется ей слышать

                                         праздничную песнь.

                                         Она проголодалась,

                                         но нечего ей есть.

Именно об этом я и хочу вам рассказать. Рождество у меня. Рождество у Грилы. У меня, у Грилы, и ти-ли-ли.

На Рождество у меня хлопот полон рот. И совсем некогда поесть, да и еды не найти в моей пещере. Раньше я то и дело бегала к человеческому жилью за непослушными детьми на обед. Теперь же на это просто не хватает времени. Мне нужно заботиться о муже моем Оборванце, о Грубияне, Оборвыше и других детях. А еще я должна снаряжать к людям моих рождественских дедов. В прошлом чиханном году это прошло не так уж гладко. Вот послушайте.

Жердила пришел ко мне первым, как обычно. Я с трудом его узнала. Он вымыл бороду, и она стала такой чистой и страшной, чистой и ужасной.

– Что это ты сделал? – просвистело во мне.

– Т-то-только вы-вы-вымылся, м-ма-мамочка, – заикался он, потому что очень меня боится.

– Что значит вымылся? Разве что-нибудь случилось с твоим мхом и вереском, разве они уже не начали расти и завиваться?

– Д-да…н-не… – все заикался Жердила. Коротышка пришел к нему на помощь:

– Но мы ведь должны меняться в соответствии с теми современными требованиями, которые к нам предъявляют дети, – заявил он твердо и решительно, хотя и мал.

– Современными что? – заорала я что есть мочи и плюхнулась на камень, да с такой силой, что случилось землетрясение целых 2,3 балла по шкале Рихтера.

– Требованиями, любимая мамочка, – ответил Коротышка и продолжил:

– Мы должны раз в год мыться и надевать чистую одежду, нарядную одежду. А иначе дети нас испугаются, не говоря уже о запахе.

– О запахе? Я не мылась сотни лет, а запах от меня становится все лучше и лучше, – сказала я. Подошли остальные рождественские деды и окружили меня.

– Верно, мамочка, от тебя так вкусно пахнет плесенью и гнилью, – принюхался ко мне Нюхач. – Да вот беда – людям тролльский запах совсем не нравится.

А Коротышка добавил:

– Кроме того, мы теперь звезды эстрады и телевидения. Так что современность требует, чтобы мы были чистыми и …

– Современностьтребует?!! Взяла бы я этот современностьтребует и спустила бы в самый горячий источник, – заорала я так громко, что в Акурейри разразилась снежная буря. – В моей пещере никто не моется, и петушиный хвост, и конские удила, и север, и юг, и вниз, и вон, и больше ни слова об этом.

Рождественские деды почли за благо спастись бегством, настолько я разозлилась, хотя совсем и не вспыльчива от природы.

– Грилочка, – позвал меня Оборванец, войдя в комнату.

– Что?!! – громыхнула я.

– Нет-нет, ничего, – пролепетал мой любимый и выскользнул прочь.

Баня, ой, баня!

Когда рождественские деды говорили, что хотят пойти в баню, я не приняла это всерьез. А они вдруг ушли. Испарились как роса на солнце. Я посмотрела в пещере – их нигде не было. Тогда я решила непременно их отыскать, пока они не наделали глупостей и не вымылись где-нибудь. Я навострила все свои двенадцать ушей и стала прислушиваться. Сначала я услышала, как блеют овцы на лавовом поле, и отправила туда Грубияна, чтобы у нас был праздничный обед на Рождество. Потом я услышала какой-то подозрительный шум на Полях Горячих Источников. И как раз в эту минуту пришла Нюня, моя невестка, и сказала:

– Послушай, Грила, а рождественские деды пошли мыться на Поля Горячих Источников. Я слышала, как они договаривались, и решила, что ты должна об этом знать. Я ведь хорошая.

Ох, не терплю я заискивающий тон Нюни и уж совсем не выношу, когда она ябедничает. Поэтому я сделала вид, будто ничего не слышала, а сама поплелась на Поля Горячих Источников. Путь туда недолог, только через один ледник перейти. Несколько шагов – и я на месте. Но ведайте люди и тролли! В одном из источников мылись, плескались, игрались мои рождественские деды.

– Черт полосатый!!! Что здесь происходит? – прогремела я.

Деды от страха вздрогнули, а Коротышка и вовсе чуть не пошел ко дну. Я вытащила его и трясла, пока он не высох.

– Разве я не запретила вам мыться? А это что и что это?

Я заметила груду красной одежды и более того – увидела, что Жердила уже облачился в этот странный наряд. Первый во всем, кроме речей, он опять начал заикаться:

– Э-э-это ро-ро-…

– Это ро-ро? – спросила я, потому что никогда раньше такой одежды не видела.

– Да нет, мамочка, это наши рождественские костюмы, – выдавил из себя Коротышка и добавил: – А ты бы не могла меня опустить, я совсем задыхаюсь.

Я, конечно, его опустила, и сама опустилась на землю и запричитала:

– Что же случилось с той одеждой, что я сшила вам четырнадцать веков и столетий назад? Она ведь как раз стала такой рваной и хорошей, изношенной и хорошей.

Мои мальчики утешали меня как могли. Они такие славные. Оказывается, люди совсем не считают нашу тролльскую одежду красивой. Вот и приходится моим дедам перед Рождеством одеваться во все эти красные курточки да шапочки.

Давайте же

красть и дразниться!

Я все поняла, однако взяла с дедов слово хотя бы иногда надевать старую одежду, а иначе ведь совсем забудут, что они дети Грилы. Они обещали и даже вызвались по пути домой после Рождества искупаться в грязной луже, чтобы глаза мои их чистыми не видели. На этом Жердила поковылял к людям, и мы долго махали ему на прощанье.

На следующий день ко мне пришел Пролаза, чтобы поносоваться на дорожку. Я приподняла его, и мы крепко по-тролльски поносовались. А вы ведь, наверное, не знаете, что значит «носоваться»? Вы в человеческом мире называете это «целоваться», кажется мне, помнится мне. Мы же тролли тремся носами вместо поцелуя. Так на чем же я там остановилась? Ах да, Пролаза поносовал меня на прощанье и совсем уже собрался в путь вслед за своим братом, как вдруг я заметила, что он держал большой мешок, от которого исходит странный запах.

– Что это у тебя в мешке? – поинтересовалась я, поскольку запах был не так уж плох.

Он начал вилять и юлить, и не хотел отвечать. Но я нахмурилась и насупилась, чтобы он понял, что лучше ответить, а иначе я рассержусь. Ему пришлось сдаться.

– Там только безделушки и сласти для детей.

– Безделушки и сласти?! Что это такое? – спросила я, потому что не знала, что такое сласти, и, прежде чем Пролаза успел ответить, влезла в мешок. Ох, этот запах-аромат. Я не совладала с собой и в мгновенье ока съела все, что было в мешке.

– Не надо! Нет!!! – вопил Пролаза. – Братцы, на помощь!!! Мама поедает подарки из моего мешка.

Рождественские деды примчались его выручать, но было поздно. В мешке осталась лишь маленькая косточка.

– Какая она странная, – сказала я, показывая им кость.

– Это не кость, а игрушечная машина, – пояснил Пролаза, чуть не плача. – Теперь мне нечего положить детям в рождественский сапожок, о-хо-хо…

В жизни не слышала ничего подобного. Мои родные дети, мои рождественские деды начали дарить человеческим детям подарки?!! И в их рождественские сапожки! Все объяснения были выше моего понимания.

– Вы что, прекратили ходить по хуторам и высасывать молоко из овец, вылизывать кринки и скалки, красть колбасу и копченое мясо? – Давным-давно, – ответил Коротышка. Он всегда такой важный.

– Дети научили нас, что красть и дразниться нехорошо.

– Как это красть и дразниться нехорошо? Что за тролльская чепуха и ерунда! – закричала я.

Деды переминались с ноги на ногу и пытались мне возражать, но бесполезно. Я приказала Пролазе отправиться на какой-нибудь хутор и сделать то, что он делал все свое собаче-кошаче-тролльское время. А именно пробраться к ведрам с молоком и снять пенку. Он сказал, что не смеет ослушаться маму, и отправился на дело. Мы побежали за ним.

Он тайком прокрался на хутор и вбежал в хлев, ко всеобщему восторгу. Время шло и шло, мы ждали и ждали, но ничего не происходило. Терпением я не отличаюсь и хотела было позвать Пролазу, однако деды на меня зашикали. Мы еще подождали. Наконец, он выбежал из хлева, и за ним попятам хозяин. Хозяин орал и вопил, и размахивал ружьем, а Пролаза мчался от него во весь опор. Едва переведя дух, он рассказал нам, что же все-таки случилось:

– Представляете, молоко теперь течет прямо из коров в какую-то трубу. И никаких ведер!

– Никаких ведер? – переспросила я.

– Никаких. Такова современность, мамочка, – пояснил Коротышка. Другие ему поддакивали.

– И никаких жбанов не полижешь, – сказал Жбанолиз.

– И кринок с простоквашей тоже нет, – добавил обжора Простоквашник.

– И даже колбасы, – вторил им Колбасник.

– Что? Никакой колбасы? – Это показалось мне особенно странным.

– Ну да, теперь колбасы не украдешь. Люди больше не вешают ее под крышей, – уточнил он.

– Неужели у людей все так сильно изменилось, с тех пор как я была у них в последний раз?

– А мы что говорим! – заорали деды хором. И мне ничего не оставалось, как только благословить изменившиеся привычки своих детей. На прощанье они пообещали продолжать понемногу дразниться, хотя и бросили воровать. Потом Пролаза собрался в путь. Каждый из братьев дал ему что-нибудь из своего мешка, так что он пошел не с пустыми руками. Я же вернулась в пещеру, и на этом мы с вами простимся с рождественскими дедами, потому что они больше не появятся в этой книжке. А после съеденных из мешка безделушек я извергала лаву весь оставшийся день. И уж не знаю, действительно ли эти сласти полезны людям и троллям.

Как я кота объезжала

Теперь нужно рассказать вам о рождественском коте. Когда-то в прошлом он ел детей, которые не получали новой одежды к Рождеству. Но теперь всем детям дарят что-нибудь новенькое, а киса вкуса и запаха новой одежды терпеть не может. Раньше он был таким большим и толстым, а сейчас страшно отощал и характер у него испортился. Он даже вынужден ловить мышей, как самый обычный кот.

В прошлом году он затеял мышиную охоту здесь, в пещере Грилы, вместе с моим Оборвышем. Они лежали в засаде каждый со своей стороны норки и ждали, когда мышка вылезет наружу. Так лежали они и ждали. Наконец мышка высунула мордочку. Кот с Оборвышем бросились к мышке и хотели ее схватить, но столкнулись лбами, да так сильно, что обоих оглушило, а норушка убежала. Придя в себя, они впали в раж и принялись носиться по пещере в поисках мыши, как ураган. Они перевернули мебель, кастрюля покатилась по полу, и ее содержимое разлилось по всей кухне. Все было верх дном.

Наконец Оборвыш нашел мышь в моих тряпках и, чтобы кот ее не выхватил, проглотил всю целиком. Котику оставалось лишь наблюдать за тем, как тот чавкает, и вид у него был жалкий. После того, как суматоха улеглась, я стала наводить порядок на кухне. И когда я пыталась снова засунуть в кастрюлю те несколько косточек, которые там варились, ко мне опять  пришел киса. И был в отличном настроении. Я ничего не понимала. Он мурлыкал и ластился как в былые дни, когда у него было вдоволь детей на обед, а потом улегся у плиты и начал вылизывать лапы и мордочку.

В это время на кухню вошел Оборванец и позвал меня:

– Грилочка?!

– Что? – громыхнула я по старой привычке.

– Нет-нет, ничего, – ответил он и собрался было ускользнуть.

Но, глядя на умиротворенного кота, я пришла в такое хорошее расположение духа, что окликнула Оборванца:

– И что же ты собирался мне сказать, не молчать, а сказать? – спросила я мягким голосом.

– Да так, ничего особенного, просто я видел, как этот бедолага-кот проглотил нашего Оборвыша всего целиком с потрохами и мышью вместе.

– Сожрал Оборвыша? Какая чепуха!

Но, посмотрев на кота, я увидела, что кто-то стучит по его животу изнутри. Подскочив, я схватила котищу за задние лапы и трясла его вниз головой до тех пор, пока малыш Оборвыш не выпал наружу, весь мокрый и липкий. Он хохотал и дразнил  кота:

– Мне-то досталась мышь, а тебе нет! – и торжествующе тыкал в него пальцем, а тот шипел в ответ.

Оказалось, что когда Оборвыш съел мышь, кот не смирился с поражением. Он с обидой думал о новой одежде у детей, которую он на дух не переваривал, о мышке, которая ему не досталась, и тут его осенило. Ведь Оборвыш-то ходит в своих лохмотьях уже много сотен лет! Именно поэтому его так и прозвали.

И киса мой не нашел ничего лучшего, как подскочить к Оборвышу сзади и заглотить его с потрохами и мышью.

Кота надо было проучить. Поэтому я достала седло по имени Палач. Это седло мне подарили на свадьбу, когда я выходила замуж за своего прежнего мужа Вихря, а он наполовину тролль, наполовину конь. Я оседлала кота и вскочила в седло. Котик совсем ошалел и пытался меня сбросить. Но я, в свое время с лихвой натерпевшись от Вихря, усидела. И в конце концов мне удалось объездить рождественского кота, как коня. С тех пор он пасется в горах или на пустоши и ржет, когда к нему обращаются. Вот только не знаю, как долго он будет считать себя лошадью.

Ну и Нюня

А еще я расскажу вам о Нюне, моей невестке по косой. Однажды я слегла на несколько дней. Или нет, я пролежала тогда прикованная к постели целый год. Оборванец безумно хотел взять работницу, потому что сам не справлялся, хотя я все время делала всю домашнюю работу одна. Так в нашем доме появилась Паинька и родила Оборванцу сына, которого назвали Старикашка. Поднявшись на лапы, я выгнала их прочь, а мальчик вырос и нашел себе жену из альвов. Это и есть Нюня. Поскитавшись по белу свету, Старикашка и Нюня вернулись ко мне и живут в моей пещере по сей день. Ну что мне еще два рта в придачу к моим 72 детям. Тем более что едят они так мало, можно сказать, почти ничего. Только вот скука с ними смертная. Старикашка он такой тихий и все время сидит в своем углу. Нюня же порхает по пещере и всем рассказывает, что она из альвов. А на Рождество и того хуже: так и норовит украсить все вокруг.

В прошлом году она прямо в пещере соорудила скульптуры из льда и мха, расставила в ряд несколько камней и сказала, что это будет сцена. Потом она созвала всю семью. Народу набилось как сельдей в бочке, и началось такое. Редда и Следда передрались из-за места, Дурачок, Чернявый и Узелок не поделили рыбий хвост, а Толстячок и Сквознячок пытались заглотить одну из Нюниных скульптур.

– Молчать! – заорала Нюня. От неожиданности все замерли на месте, как вкопанные, и воцарилась тишина.

– А теперь, дорогие мои свойственнички, я спою вам несколько рождественских песен, – продолжила было Нюня, но Оборванец ее перебил:

– Что-что ты будешь петь?

Он, как всегда, ничего не понял. По рядам троллей пробежал легкий шумок.

– Рождественские песни! Ну, помнишь, те самые, их наши рождественские деды иногда напевают и насвистывают, – ответила я за Нюню.

Дети мои были явно недовольны: рождественские деды всем порядком надоели своим вечным пением.

– Не хотим мы никаких рождественских песен! – завопили Рыжий и Лис.

– А, может, споешь лучше пару тролльских бормотушек? – осведомился Сопливый Нос.

– Вот-вот, они намного интереснее! – орали все мои дети хором.

– Да не знаю я никаких бормотушек, – заныла обиженная Нюня. – Но я могла бы, пожалуй, спеть какую-нибудь новогоднюю песенку.

– Новогоднюю! Новогоднюю! – скандировали Рыжий и Лис.

– Ну, тогда я начинаю. «Стояла я как-то при полной луне, стояла у леса…»

– Дальше! Дальше! – перебили Рыжий и Лис.

– Будет вам дальше!!! – взвизгнула Нюня так пронзительно, что в ушах зазвенело. – «Смотрела, как альвы…»

– Никаких альвов! – снова перебили Рыжий и Лис. – Никаких альвов!

– Не надо нам альвов! – подхватили остальные мои тролльские дети. – Ох, не любим альвов.

– Но я же сама альв, – заплакала Нюня.

– Раз ты вышла замуж за тролля, то ты уже только наполовину альв, и баю-бай, – сказала я, а дети закричали:

– Она из альвов, наполовину мальва, ха-ха-ха… И захохотали так, что гора наша задрожала.

Больше нас Нюня своими концертами не мучила. Но с этого дня она на каждом шагу напоминала нам о своем происхождении. За это дети мои теперь её и вовсе не выносят и иначе как Рёвой или Занудой не называют.

Как я уже вскользь упомянула, в прошлом году в кладовке Грилы перед Рождеством было чертовски мало еды. Овец, которых Грубиян нашел на лавовом поле, мы съели за один день, а потом еда в пещере опять кончилась. Дети мои грызли корни и бегали по горам и пустошам в надежде поймать мышь или куропатку. Сама же я стала стара для этого, да и Оборванец не лучше, а Нюня слишком хороша, чтобы грызть корни. Вот мы и оставались в пещере втроем.

Однажды у нас с Оборванцем так громко заурчали кишки, что я заткнула все свои двенадцать ушей, а Нюня и вовсе сбежала.

– Я пошла на север к папе, – послышалось мне, но я не придала этому значения.

Нюня ушла, а я, чтобы убить время, принялась стыдить Оборванца.

– Ты никогда ничего по дому не делаешь, позорище, – кричала я, пытаясь заглушить бурчание в животе.

– Ты совершенно права, Грилочка, – оправдывался бедолага, – но я ведь плох на…

– Плох на, плох на. На что? – гаркнула я, потому что не терплю слез и жалоб.

– Не помню. Не имеет значения, – пролепетал он, а потом добавил:

– Да на ноги я плох.

Я, конечно, поняла, что он все это выдумал, и совсем рассвирепела.

– Как ты посмел солгать своей Гриле, своей старухе? Да чтоб тебя…

Продолжить, однако, мне не удалось, потому что на этих самых словах я потеряла голос. Я, видимо, гаркнула так гром-ко, что в одно мгновение охрипла.

– Чтоб меня что? – переспросил Оборванец, удивившись, что я перестала его стыдить. Но я, естественно, не смогла ему ответить.

– Я пришла, я пришла! – услышала я у входа в пещеру. Это вернулась Нюня. Но ведайте люди, тролли и дверги! Она ехала верхом на олене. На большом и красивом олене.

– Я нашла его к северу от Озерного Ледника. Теперь мы сможем наесться досыта. Всем хватит.

Да, Нюня моя все-таки не самого плохого сорта, хоть и наполовину альв. Я хотела поприветствовать ее, но не смогла издать ни звука. Я только прыгала и махала руками и хвостами.

– Что это с Грилой? – спросила Нюня Оборванца.

– Она вдруг замолчала и теперь ничего не говорит. Так долго она не молчала много веков.

– Ну и ну. Как бы то ни было, милая моя свекровь по косой, вот тебе олень и теперь ты можешь устраивать свой рождественский пир.

Мой рождественский пир! Я и думать о нем забыла. А ведь к нам придут Бычок и Вихрь, мои бывшие мужья-тролли, и их теперь есть чем накормить. И все Нюня постаралась. Позаботилась о еде, достала оленя. И я сделала то, чего раньше никогда не делала. Я обняла Нюню. На меня нахлынуло удивительное чувство, приятное чувство. Но Оборванец, конечно, должен был все испортить. Он всхлипнул и сказал:

– Как это мило. И меня тоже. – И полез обниматься.

Доброе чувство сразу схлынуло, и я разжала объятья. Да так резко, что одной рукой неожиданно задела Оборванца. Он пробил собой потолок пещеры и вылетел на вершину нашей горы. Когда люди увидели вылетающего Оборванца, они решили, что началось извержение вулкана, но это было не так.

В это время вернулись домой мои мрачные дети. Они так и не нашли никакой еды. При виде оленя слюни так и полились у них изо рта, они стекали по склонам моей горы и накрыли Оборванца, который изо всех сил карабкался назад в пещеру. Тогда люди подумали, что сошла снежная лавина, но это было не так.

Нюня, как могла, уговарила моих мальчиков не есть оленя. Но те не обращали на нее никакого внимания. Они бросали на меня вопрошающие взгляды, а я стояла, как вкопанная, и молчала. Тогда они набросились на оленя и съели, оставив только косточки. Нюня ныла и ревела.

– Рева-корова, – дразнили Нюню Рыжий и Лис. С меня было довольно. Я схватили их и, выпоров, молча повесила на позорный крюк вместе с другими детьми. А потом подошла к Нюне и снова обняла ее, потому что на душе у меня было так хорошо.

Рождественский обед 

И вот наступило Рождество. А еды в пещере все не было. Я простояла на улице целый день, прислушиваясь всеми своими ушами, но не слышала ни овцы, ни северного оленя. И все-таки я отправила дедов на поиски. Но они вернулись с пустыми руками, злые-презлые от голода.

Тем временем наступил вечер, а затем и ночь. Для вида я положила в кастрюлю оленьи косточки и сварила их. Тут с шумом и криками пришли Бычок и Вихрь. Они ругались и ссорились всю дорогу.

– Ты никогда не был достаточно хорош Грилы, таким уж ты уродился, наполовину бык, наполовину тролль, – звонко ржал Вихрь.

– На себя посмотри, наполовину конь, – басовито мычал Бычок в ответ.

Они ругались из-за меня. Это было приятно слышать.

– Здрасти-мордасти, добро пожаловать, – сказала я совсем не хрипло и так энергично хлопнула их по спине, что оба растянулись на полу. Бычок и Вихрь смотрели на меня снизу. Ошибиться было невозможно: оба все еще в меня влюблены. Я увидела это в их глазах.

– И веселого Рождества, – добавила я, подражая человеческому голосу, и мы расхохотались. Мы смеялись и фыркали так громко, что Рождество в Роговом Фьорде в тот год стало бесснежным.

– Оборванец, поприветствуй своих собратьев, пригласи их в дом и ти-ли-бом! – тролльски весело приказала я мужу, отсмеявшись.

– Ну да, проходите.

Оборванец был мрачен и хмур. Ох, не любит он моих прежних мужей. А те двое, казалось, не замечали его дурного настроения и направились прямо на кухню.

– А что мы будем сего-го-годня жрать? – спросил Вихрь и облизнулся. – Может быть, жирную говядину?

– Ну нет, я предпочту копченую конину.

– Потише, мальчики, наберитесь терпения.

У меня не было ни тени сомнения в том, что они разнесут все в тартарары, когда узнают, что в доме нет никакой еды, кроме костного супа. Но Оборванец твердо решил быть несносным:

– Да нет у нас никакой еды, слышите! Сегодня мы можем предложить вам только несколько оленьих косточек.

Что тут началось. Бычок и Вихрь мычали и ржали и обвиняли Оборванца в том, что он никогда не был мне хорошим мужем. Тот завелся, и завязалась всеобщая драка. Оборванец потерял все свои передние зубы, Вихрь наполовину застрял в оконной раме, а Бычок… Бедный Бычок. Он упал в кастрюлю и сварился.

Видите, что вы натворили?!! – заорала я вне себя от горя.

Я села и заплакала, да так горько, что случилось наводнение. Оборванец рвал на себе лохмотья и винил во всем себя. Вихрь высвободился из рамы и причитал. А бедняга Бычок варился в кастрюле.

Наконец я набралась смелости и выставила Оборванца и Вихря прочь. Не буду рассказывать, что я делала, пока эти два друга-врага предавались угрызениям совести во дворе, но когда они вернулись в дом, на столе их ждало отменное говяжье жаркое. Так что и у нас был рождественский ужин, и детям досталось. А Бычка мы с тех пор не видели.

Вот какое Рождество выдалось в том году у Грилы. И есть у меня одно заветное желание. Я мечтаю, чтобы вы, человеческие дети, к следующему Рождеству стали непослушными. Тогда мне будет что приготовить на праздничный обед.